НЕТЛЕННАЯ ПАМЯТЬ О СТРАНЕ ПРЕБЫВАНИЯ

(Записки хабира)

 

 

В сокращенном виде опубликовано в следующем издании:

Тарарин Р.А. Записки хабира // Альманах воспоминаний ветеранов войны и труда. – СПб.: ВМедА, 1996. – Сборник № 12. – С. 111-116.

 

На рубеже 60-х годов мне в течение 13 месяцев довелось быть военным советником (хабиром) по эпидемиологии при Главном медицинском управлении Вооруженных Сил Сирийской Арабской Республики (САР).

Прошло уже более 30 лет, но нетленная память о стране пребывания и тех сложностях, которые пришлось испытать там во время этой командировки, выполняя задание 10 управления Генштаба МО СССР, не покидает меня, вызывая на склоне лет не только внутренние волнения и переживания, но и гордость за содеянное в молодости под флагом нашей Alma mater, ветераном которой я теперь являюсь.

Шел 1962 год – год постепенно исчезающей разрекламированной хрущевской «оттепели» – под напором политической «изморози».

Я в то время служил старшим преподавателем на кафедре общей и военной эпидемиологии Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова, находясь, можно сказать, в центре военно-медицинской подготовки врачебных кадров стран Варшавского договора и других наших союзников и в зените творческих замыслов в отношении докторской диссертации.

А жизнь вокруг протекала по своим, независимым от нас, объективным законам, которые не всегда совпадали с личными планами.

Наша страна, тогда еще единая и могучая, продолжала, тем не менее, усиленно наращивать военные мускулы и практически уже приближалась к рубежу стратегического паритета между странами Варшавского Договора во главе с СССР и блоком НАТО, возглавляемого США. Серьезных экономических и политических неурядиц мы тогда не испытывали, жизненный уровень и достаток советского народа, несмотря на огромное напряжение его внутренних сил из-за внешнего соперничества с США, был вполне удовлетворительным, а если говорить о Москве, Ленинграде, столицах союзных республик, многих промышленных центрах, то жизнь рядовых людей в них была по современным канонам (после «перестройки») очень хорошей.

Военно-медицинская академия в тот период была отражением общего подъема в стране, растущей мощи СССР в мировой экономике и политике. В содержании и направленности учебного процесса, например, в целом повысилась роль программ 5 факультета, которому, как никогда, стало уделяться много внимания, кадрового и материального обеспечения.

Мне посчастливилось в этот период ряд лет преподавать военную эпидемиологию и основы организации противобактериологической защиты войск иностранцам – слушателям 5 факультета ВМедА. Учебный материал преподносился им почти в таком же объеме, как и нашим слушателям, доходчиво и на достаточно современном уровне, с одновременной разработкой для обучаемых оригинальных пособий, лекций, методических рекомендаций на английском языке, что не имело в прошлом прецедента.

С большой благодарностью и теплотой я вспоминаю наше деловое содружество в этом вопросе с эрудированным филологом и прекрасным переводчиком майором Феликсом Сергеевичем Маховым. Мы подготовили с ним тогда неплохой машинописный вариант пособия в виде комплекта брошюр более тридцати лекций по военной эпидемиологии на английском языке, вручив их слушателям-арабам при завершении ими учебы на 5 факультете. Мы надеялись при этом, что на родине наши воспитанники, получившие подготовку в Советском Союзе, будут руководителями и создателями военно-медицинской службы своих вооруженных сил в духе советской военной доктрины, принципов нашей ОТМС и других кафедр военно-медицинского цикла. Так оно по существу и получилось. Мы знали и гордились, например, тем, что начальником военно-медицинской службы сирийской армии стал генерал Насри, главным эпидемиологом египетской армии – полковник медслужбы Хасан, главным гигиенистом той же армии – полковник Осман. Выдвинулись у себя на родине в качестве руководителей ВМС и другие наши бывшие ученики.

В более ранний период деятельности иностранного факультета подобная ситуация наблюдалась в основном со слушателями 5 факультета из стран Варшавского Договора.

А теперь нам пришлось срочно совершенствовать свои знания иностранного языка (мне – английского).

Не могу не отметить, что успеху подготовки иностранных слушателей во многом способствовала кафедра иностранных языков академии, особенно замечательный преподаватель английского языка и филолог Мария Александровна Карцева. Именно у нее я прошел тогда повторно ускоренный курс английского языка, что позволило мне в дальнейшем общаться с учениками-арабами даже без переводчика.

В мае 1962 г. мне стало известно, что слуге покорному предстоит зарубежная командировка в N-скую «страну пребывания» с сухим жарким (субтропическим) климатом, в качестве военного советника. По ряду косвенных признаков я понял, что речь, видимо, пойдёт о какой-то стране Ближнего Востока. Это меня не только очень взволновало, но в то же время и расстроило, поскольку я собирался тогда в очередную (третью по счету) экспедицию противочумного отряда в Среднюю Азию. Но после глубокого раздумья и советов родных я успокоился и решил, что за счет поездки можно капитально расширить свой кругозор в части медико-географической характеристики субтропической зоны за рубежом, а, если повезет, то и поднакопить материал для диссертации. Экспедицию в пустыню Кара-Кумы пришлось отложить «на потом».

Медицинское обследование и оформление документов для длительной зарубежной командировки были проведены в академии на редкость быстро. Поражало также обилие прилагаемых фотографий.

Мне, кроме того, было предложено незамедлительно использовать очередной отпуск в Крыму (отдыхали с женой в Алуште), а еще через месяц нас вместе с военно-полевым хирургом полковником медслужбы А.А. Воликовым вызвали в Москву, причем с женами (для проводов в далёкий путь). В 10 Управлении ГШ нас официально уведомили, что мы отправляемся в Сирийскую Арабскую Республику примерно на год. Перед отъездом мы прошли обязательное для командируемых за рубеж собеседование в ЦК на Старой площади, сдали там на хранение партбилеты, а затем в Вещевом Управлении ГШ получили гражданский костюм, пальто, шляпу и портфель.

К месту назначения мы вылетели рейсовым самолетом аэрофлота из Шереметьево курсом на Чехословакию–Грецию–остров Кипр–Дамаск.

Курьёзом являлось то, что предметы партикулярного быта, выданные нам для маскировки нашей принадлежности к армии, в дальнейшем, наоборот, с головой выдавали истинную принадлежность их хозяев. Дело в том, что погода в июне стояла жаркая. Поэтому все мы носили пальто и портфели, как правило, в левой руке, на аэровокзалах и в ресторанах за рубежом появлялись «сплоченной» кучкой, чуть ли не строем (словно взвод), а если приходилось переждать где-нибудь в фойе или зале ожидания, то мы аккуратно укладывали свои пакетики из сложенных пальто на стульях или скамьях в один ряд. Умному наблюдателю со стороны, не лишенному интуиции разведчика, было абсолютно ясно, что группа русских – это переодетые во всё новенькое и необношенное военные, наивно стремящиеся сохранить своё «инкогнито». Нас выдавали не только привычка к единообразию, но и врожденная дисциплинированность, профессиональный коллективизм, чего нельзя было, конечно, скрыть маскировкой.

Нас сильно демаскировали также и некоторые бытовые привычки, характерные для русского человека, например, потребление большого количества хлеба при приеме пищи, особенно в присутственных местах. Для иностранцев эта черта непонятна, по ней они сразу определяют русского.

Мне особенно запомнился такой случай. В международном отеле «Интернационал» во время обеда мы попросили официанта принести нам побольше хлеба. Услышав русскую речь, он заулыбался и через несколько минут привез к нашему столу огромный поднос с горой нарезанных ломтей хлеба. Увидев это, иностранцы – клиенты других столов, вдруг громко закричали: «Рашн! Рашн!», – то есть «Русские! Русские!», обратив на нас хлопками внимание посетителей, среди которых было много американцев и немцев. Из вежливости нам пришлось подняться и поклониться иностранцам.

В САР я провел свыше года в качестве советника Военно-медицинского Управления сирийской армии по эпидемиологии. Работа была очень напряженной, но интересной и захватывающей. Привлекала не только новизна поставленных учебных задач, но и экзотический фон их осуществления, высокая ответственность за самостоятельные решения, принимаемые без подсказок и страховки со стороны старших более опытных товарищей, но всегда с большой долей неизбежного риска, который постоянно висел над головой у нас, как Дамоклов меч. Вместе с другими военными специалистами из Советского Союза мы – медики – интенсивно готовили национальные кадры для Сирийской армии, проводили с ними серию полевых учений по развертыванию и использованию военных медицинских учреждений в максимально приближенной к боевым условиям обстановке. С этой целью мы очень часто посещали город Кунейтру на Голанских высотах, десятки раз побывали на границе с Израилем, любуясь издали этой страной Иисуса Христа.

Мне, кроме того, довелось участвовать в ликвидации эпидемических очагов кишечных инфекций и лихорадки паппатачи, составлять медико-географические описания возможных операционных направлений ТВД, готовить проекты приказов и решений по многим вопросам противоэпидемической защиты и ПБЗ Сирийских Вооруженных Сил. Мой рабочий день был предельно уплотнен еще и потому, что я был назначен нештатным эпидемиологом многочисленной советской колонии, разбросанной по всей Сирии. Речь шла о гидростроителях, нефтяниках, железнодорожниках, дипломатах, геологах и других советских специалистах. Многие из них жили с прибывшими из Союза семьями.

Функцию эпидемиолога иногда приходилось выполнять в далеко небезопасной обстановке. Экстремальная ситуация, например, сложилась для меня в отеле «Рамсис», где мы, советские специалисты (хабиры), проживали несколько месяцев до приезда жен и получения квартир на улице Шара-Халеб. Своим временным размещением мы были очень довольны. Здесь мы роскошно проживали и питались бесплатно по контракту с Генштабом ВС САР.

И вот по совершенно непонятным причинам в этом фешенебельном отеле Дамаска неожиданно появилось несколько случаев пищевой токсикоинфекции среди советских хабиров. Получив от гостя эту неприятную информацию, старший нашего военного контракта генерал-лейтенант В.К. Андрющенко, очень импульсивный человек, сразу «обрушился» на меня с упреками за то, что я недостаточно контролирую иностранный отель как эпидемиолог. Более того, он потребовал проверить санитарное состояние ресторана (кухню, склад, столовую) и о результатах доложить ему, что я немедленно и сделал, нарушив формально и дипломатический этикет, и суверенитет владельца и обслуживающего персонала отеля. Видимо, генерал-лейтенант Андрющенко доложил о заболевании наших специалистов и неудовлетворительном санитарно-эпидемиологическом состоянии ресторана, где они питались, в Тадриб (генштаб), после чего положение в «Рамсисе» заметно улучшилось.

Ко мне вдруг все официанты стали относиться подчеркнуто корректно, вплоть до заискивания, но в глазах у кое-кого я замечал недобрый огонек и скрытую неприязнь.

Однажды утром на завтрак мне подают прекрасно зажаренный и внушительных размеров бифштекс с ароматной подливой. Я беру нож и вилку и пытаюсь расчленить бифштекс на максимально мелкие кусочки. К счастью, я не отличался в тот день хорошим аппетитом и занялся, поэтому, гастрономической вивисекцией. И вдруг я почувствовал, что мой нож натыкается на что-то очень твердое, причем только на поверхности, в корочке бифштекса. Тщательно разглядев препятствие, я к своему ужасу обнаружил под ножом очень тонкую иголочку длиною до 1,5 см. Ее легко можно было бы при быстрой еде незаметно проглотить и отправить себя на тот свет. Мобилизовав свою выдержку и самообладание (все-таки мы были заграницей!), я демонстративно вынул иголочку, очистил её и показал, улыбаясь, своему официанту. Он очень смутился и побежал на кухню. Надо сказать, что этому загадочному «инциденту» я постарался не давать огласки и «не рекламировать», дабы не обострять и без того неприятные отношения со своими «кормильцами» в чужой стране, но вел себя после этого весьма и весьма настороженно, не давая поводов для каких-либо конфликтов в будущем.

Хотелось бы вспомнить также драматическую напряженность и полную неизвестности обстановку в Дамаске (при отсутствии регулярной почтовой связи с родными, семьей) накануне и в ходе Карибского кризиса. Мы прекрасно понимали, что в случае ядерной катастрофы в результате военного столкновения двух супердержав на родину мы не вернемся и жен, детей уже не увидим. Оторванные от родины, мы с жадностью ловили израильское радио на русском языке с информацией о событиях вокруг Кубы. А в фойе ресторана «Рамсис» демонстрировались по телевидению на огромных экранах схемы и маршруты продвижения наших военных кораблей в Атлантике навстречу флоту США. Интервал между ними все сокращался и сокращался. И вдруг вздох облегчения вырвался из груди у всех нас: советские корабли резко свернули на юг (вниз по карте). Благоразумие победило, мир был спасен. Мы поняли, что столкновения уже не будет и радостно поздравляли друг друга с этим событием.

А вскоре в Дамаск прилетели наши долгожданные жены, и счастью нашему не было конца. Но, к сожалению, в САР вскоре началась серия военных переворотов, которые вновь резко изменили нашу жизнь в худшую сторону.

На улицах Дамаска появились танки, вооруженные бедуины и подразделения Коммандос. В небе на бреющем полете носились военные самолеты, угрожая бомбежкой зданиям города. Опасаясь провокаций со стороны мятежников, в ГШ сирийской армии (Тадрибе) наших специалистов попрятали в подвалы. В городе нарушались транспортная связь, торговля. Наше посольство было окружено войсками под предлогом его «охраны».

В день начала мятежа я находился со своим подопечным господином Мусли в управлении химических войск. Мы спокойно обсуждали с ответственными должностными лицами-химиками специальные вопросы ПБЗ, как вдруг услышали частую ружейную стрельбу на улице. Выглянув из окна 4 этажа, мы увидели бегущих по улице солдат в маскхалатах с автоматами в руках наперевес, которыми они размахивали, стреляя вокруг, словно поливали водой улицу из шлангов, как дворники.

Мусли страшно побледнел, схватил меня за руку, и мы выскочили с ним через черный ход первого этажа на соседнюю улицу. Какими-то подворотнями и закоулками мы достигли незнакомого мне дома, где жил врач – друг Мусли, имевший свою автомашину.

После небольших переговоров с беглецами владелец частной машины посадил в нее меня и Мусли, и уже через полчаса мы были на улице Шара-Халеб, в доме, где жили специалисты из СССР и наши перепуганные, плачущие жены, увидевшие, наконец, что все мы живы, здоровы. Вскоре вернулись домой и остальные хабиры.

Однако у жителей нашего дома возникли проблемы юридического и бытового порядка. Связь с посольством прекратилась полностью. Купцы перестали привозить нам продукты питания, поскольку по улицам маршировали вооруженные бедуины и патрули. Все магазины были наглухо закрыты, транспорт в городе бездействовал. Жителей обуял страх за жизнь и безопасность. Мы опустили ставни в окнах, скрепив их железными жалюзи, наполнили на всякий случай (про запас) ванны водой и стали ждать, чем всё это кончится, и когда нас освободят из-под «домашнего ареста». Настроение было, скажем прямо, не из лучших, но мы верили, что наша далекая великая Родина не оставит нас в беде, и что-то предпримет, чтобы помочь соотечественникам.

Помощь пришла неожиданно и совершенно не оттуда, откуда мы её ждали. Сквозь закрытые наглухо двери квартир мы услышали гул, а потом и сигнал машины. Открыв двери и сбежав вниз по лестнице, мы увидели улыбающееся лицо нашего постоянного купца – молодого араба, снабжавшего нас по контракту провиантом, а рядом его фордик, наполненный различной снедью, фруктами и соками. Оказывается, честному бизнесмену, не лишенному доброго отношения к советским хабирам и их семьям, удалось каким-то образом прорвать «блокаду» и привезти нам продукты питания. Радости нашей не было конца. Ну а через несколько дней обстановка в городе нормализовалась окончательно, и мы почувствовали облегчение во всем.

Словно чувствуя перед нами какую-то вину, местные военные власти организовали нам серию приятных туристических вояжей по стране. Мы посетили Бусру, Маалюлю, а в канун религиозного праздника рамадана и всемирно известную Пальмиру (Тудмур) в Сирийской пустыне. Сирия – уникальный археологический и культурный памятник нескольких цивилизаций, этносов и конфессий, прародина многих религий, в том числе в значительной степени и христианства. Неповторима по красоте и ее первозданная природа – каменистая пустыня (гамада), оазис Гута, в котором раскинулся под горой Касьюн древнейший Дамаск с его подземной горной рекой Барада, замурованной в бетон. А на запад от Дамаска была хорошо видна гряда Ливанских гор с вершинами Джебель-эш-Шейх и Джабель-эд-Друз, иногда покрытых белоснежной чалмой. Все это потрясало красотой, не оставляя равнодушным никого. Великолепие ландшафта украшалось и дополнялось экзотической фауной и флорой Сирии, фантазией при виде гор о словно оживших библейских мифах, страницах древней истории арамейцев, хеттов, финикийцев, евреев, арабов, римлян, византийцев, османов.

Мы любовались также развалинами амфитеатров и замков крестоносцев, величественной усыпальницей великого арабского полководца средневековья – курда Салах-ад-Дина, конница которого нанесла сокрушительные поражения крестоносцам, что привело к освобождению Арабского Востока, знакомились с эпизодами героической борьбы Сирийского народа против господства турок и французов.

Особенно неизгладимое впечатление на нас произвело посещение мирового центра туризма Пальмиры, что в 300 км от Дамаска. Это оазис в пустыне в виде развалин величественных когда-то построек и колонн из мрамора и гранита, невесть когда и откуда сюда попавших. Все это были следы древнейшего и процветающего государства царицы Зинобии на торговых путях из Европы (Рима) на Восток. Историки утверждают, что побежденная в конце концов римлянами Зинобия была приведена в Рим на золотой цепи, выкованной ими из захваченного золота.

В Пальмире я побывал дважды, но так и не утолил своей неуёмной жажды познания, интереса и восхищения, которые обуревали меня каждый раз при визитах этого уникального исторического места.

Особенно мне запомнилось второе посещение Пальмиры в качестве участника экскурсии хабиров, их жен и детей, организованной арабами в дни рамадана специально для советских людей в качестве жеста доброй воли.

На месте, по приезде в Пальмиру, нас встречали как дорогих друзей бедуины-пограничники, охраняющие пустыню. Они обеспечили нам роскошный приём с угощениями всякими фруктами и деликатесами традиционной арабской кухни, для чего было забито много баранов. Нас потчевали шашлыками, зеленью, соками, чаем и бедуинским кофе с различными восточными пряностями и сладостями.

Для размещения и отдыха прибывших в Пальмиру бедуинами был разбит целый палаточный городок, причем снизу палатки продувались легким освежающим ветерком благодаря приподнятым пологам. А мы, словно «ханы», возлежали внутри палаток на коврах и мягких подушках. Затем были поставлены в ряд палатки ДМП, а в них оборудованы столы для приёма пищи и питья, а также импровизированные скамейки для сидения участников торжества (прямо-таки как в нашей кинокартине «Кубанские казаки»).

Все было с точки зрения церемониала и законов гостеприимства на высшем уровне, если бы не одно досадное обстоятельство, которое могло всерьёз испортить обедню и обернуться конфузом.

Дело в том, что забивка баранов, свежевание туш и приготовление готовых блюд из баранины проводились на глазах у присутствующих довольно грязным и неряшливым (с нашей точки зрения) персоналом. Вид у бедуинов был крайне непривлекательный, и даже отталкивающий: небритые потные лица, засученные рукава рубах, окровавленные волосатые руки. Ну, а когда эти добрые кочевники, похожие на «мясников» в плохом советском магазине, стали разносить и распределять готовую пищу, бросать грязными руками гарнир в тарелки, у многих присутствующих гостей возникло тошнотворное чувство брезгливости, и они не прикасались к пище.

Справедливости ради надо отметить, что одной из причин этой настороженности, кроме естественной самозащитной реакции всякого культурного человека, было то, что перед экскурсией я провел несколько бесед и лекций о профилактике кишечных и других инфекций, передающихся алиментарным путем и через воду, а также о крайне неблагоприятной эпидемической обстановке по паратифам среди населения. Случаи заболевания были и в советской колонии. Мною и руководством контракта были даны чёткие рекомендации о правилах поведения во время путешествий и экскурсий по стране.

И вот теперь перед тостами и приветствиями хозяев, гостей и представителей посольства на торжестве возникла непредвиденная заминка, какая-то неприятная выжидательная пауза, которая могла серьезно обидеть и гостеприимных хозяев, и устроителей экскурсий и пира в пустыне.

Все смотрели на меня, поскольку я тогда тоже сидел за столом как гость. Надо было срочно что-то предпринять, чтобы сохранить видимость соблюдения дипломатического этикета, чтобы не оскандалиться на таком ответственном собрании. И вот тогда в моем мозгу словно озарение мелькнула мысль: «Надо действовать по армейской формуле: «Делай, как я», то есть показом действий.

Я вспомнил из истории отечественной эпидемиологии эпизод, когда в 18 веке Данило Самойлович в очагах холеры среди населения и в войсках на территории Молдавии с целью личной профилактики обильно добавлял в пищу и воду лимонный сок, который изменял кислотность желудочного содержимого; это убивало холерных вибрионов и проводило своеобразную дезинфекцию пищи и питья в желудке.

Я взял в руки с подноса огромный лимон (размером с голову маленького ребенка), публично разрезал его на несколько частей, а затем тщательно отжал лимонный сок во все свои блюда, бокалы, стаканы, чашки, после чего спокойно и с аппетитом начал трапезу. Вздох облегчения пронесся по рядам, все стали есть, повторяя мой приём, и смеяться, перебрасываясь шутками и прибаутками. Назревающий «дипломатический конфуз» был предотвращен благодаря удачной исторической находке в практике эпидемиологии. Приём в пустыне прошел нормально, и только жена и близкие мои друзья знали, каких переживаний накануне демонстрации опыта с лимоном мне стоила эта «находка».

С Пальмирой у меня связано еще одно неординарное, любопытное воспоминание. Это было в первое её посещение, при чисто деловой поездке по стране.

К этому времени я уже достаточно хорошо освоился с условиями работы, адаптировался к субтропическому климату, порядком освежил знания английского языка. Я установил неплохие взаимоотношения и взаимопонимание со своим основным подопечным – подполковником медслужбы Мусли, главным эпидемиологом Сирийских Вооружённых Сил. Мне оказывали поддержку и доверие в работе генерал-лейтенант Андрющенко, а также местные руководители военно-медицинской службы САР, учившиеся у нас на 5 факультете в Ленинграде – генерал-майор медслужбы Насри и подполковник медслужбы Аджуманди, которые хорошо знали меня еще по Ленинграду. Одним словом, я в достаточной степени «созрел» для совершения делового турне по стране для ознакомления с ее географическими и историческими особенностями, бытом и культурой населения, а главное – для обследования мест размещения войск и советских людей, работающих в Сирии. Последнее входило в мои обязанности уже как эпидемиолога советской колонии. Сложность осуществления этого проекта состояла, однако, в том, что формально в рекогносцировочные группы «путешественников» полагалось обязательно включать советского переводчика (его особые функции мне неизвестны). Такого же модуса на период путешествий советских хабиров придерживалась обычно и сирийская сторона.

Дефицит переводчиков в нашем контракте в то время был очень ощутим, и надеяться на их отрыв от основных функций на 7–10 дней было бесполезно.

Но вот, когда стало известно, что Сирийская сторона согласилась на мою поездку по стране за её счет, руководитель нашего контракта неожиданно пошел навстречу моим замыслам, заявив: «Переводчик тебе уже не нужен, обойдешься и без него. А в остальном я тебе доверяю. Если дают машину и горючее, то езжай и привози материал». И мы поехали.

В нашей группе было 4 человека: я, господин Мусли, шофер и какой-то сержант из Тадриба, обязанности которого мне были непонятны. Средство передвижения – автомобиль «Шевроле», ехать на котором по хорошим сирийским и ливанским автотрассам было одно удовольствие, причем дозволенная скорость – 100–120 км/час.

Путешествие было весьма плодотворным во всех отношениях. В дальнейшем это позволило составить медико-географическое описание страны. Мы посетили тогда главнейшие города Сирии – Хаму, Хомс, Латакию, Алеппо, Дейр-эз-Зор, Камышлы и, наконец, прибыли в Пальмиру.

Время было уже позднее, и встал вопрос о ночлеге. В единственном отеле свободных мест не оказалось, так как они были заняты другими иностранными туристами. Да и долларов для оплаты ночлега у нас не было.

Тогда Мусли решил позвонить администрации политической тюрьмы, расположенной невдалеке от Пальмиры, где у него был знакомый офицер. Через час у отеля остановилась автомашина с группой офицеров, видимо, госбезопасности. Нас немедленно и бесплатно разместили в отеле и даже устроили неплохой ужин с традиционным чаепитием. Офицеры и мои спутники вели себя при встрече очень весело (притом без спиртного!), много смеялись и о чем-то оживленно беседовали по-арабски. В отрывочном многоголосье я уловил лишь несколько знакомых мне слов: «Чомбе», «Касабуву», «Лумумба». Я догадался, что речь идет, видимо, о Конго, где среди войск ООН был и арабский (египетский) контингент. Я неосмотрительно спросил о своем предположении господина Мусли: что, мол, господа офицеры, видимо, были в Конго? Вопрос был задан по-английски, но когда он был переведен Мусли на арабский, это вызвало в шумной компании форменный переполох. Офицеры сразу же замолчали, затем сухо попрощались и немедленно ретировались восвояси. Что смутило их, можно лишь предполагать. Видимо, они обсуждали в моем присутствии какую-то деликатную политическую тему, надеясь, что я ничего не понимаю, и теперь опасались последствий утечки конфиденциальной информации.

Наша группа после отъезда тюремных служителей прекрасно провела остаток ночи в отеле, где мы нашли цивилизованное пристанище в пустыне среди развалин древнего царства. Запомнилось, кроме того, звездное, исключительно чистое небо над Пальмирой с ковшом Большой Медведицы ручкой вниз. А по небосводу медленно плыла яркая звездочка – чей-то спутник. С замиранием сердца я слушал в ту ночь непривычные для европейцев жуткие вопли шакалов невдалеке от отеля. А на утро после обильного завтрака в качестве угощения администрации гостиницы, мы продолжили путешествие с курсом на Дамаск.

С финалом этой загадочной в какой-то степени для меня истории я встретился, как ни странно, года через два в родном Ленинграде. А дело было так.

После возвращения с Ближнего Востока я снова продолжал активно участвовать в учебном процессе на 5 факультете, читая там лекции и проводя практические занятия со слушателями-иностранцами, в основном арабами. Однажды, будучи в военной форме, я проходил по коридору помещения факультета мимо группы недавно прибывших к нам на учебу египтян. И вдруг услышал негромкие слова: «Кённел, хада кённел! Рашен!» («Полковник, это полковник! Русский!»), и я почувствовал обращенные ко мне взоры египтян, чем-то взволнованных, а один даже произнес по-арабски: «Мархаба!» («Здравствуйте!»). Заинтересованный таким необычным вниманием арабов к моей персоне, я попросил переводчика уточнить причину. И вот что он мне поведал. Оказывается, на родине, в Каире, перед отъездом в Советский Союз на учебу в ВМедА, они получили от кого-то информацию о том, что в Академии есть один «усатый профессор», полковник, который отлично знает арабский язык, но скрывает это. Поэтому, мол, будьте поаккуратнее в разговорах при нем.

Я, конечно, искренне рассмеялся по поводу этого «предостережения», так как арабским владею лишь в объеме нескольких дежурных слов и некоторых фраз из разговорника, которыми нас снабдили в Дамаске, но в душе был польщен международной «известностью» на Ближнем Востоке, отметив неплохую и скоординированную работу разведки наших союзников там – Сирии и ЕАР.

Незаметно и довольно быстро прошел год напряженной и очень многообразной, а порой опасной работы советских специалистов медицинского профиля по созданию, совершенствованию системы и структур медицинского обеспечения сирийской армии. С удовлетворением и надеждой на положительные результаты в дальнейшем мы отмечали плоды этой деятельности как посланцев – воспитанников академии, так и обучаемых арабов. Огорчало несколько, правда, то, что прилежание и рвение наших учеников в процессе обучения, даже за счет их страны, оставляло желать лучшего. Мы, советские трудоголики, привыкли работать на полную мощность, не считаться со временем и внутренним самочувствием, то есть, как говорят, не покладая рук, строго придерживаясь регламентации служебных обязанностей и личных планов. А наши подопечные трудились с ленцой и прохладцей, по 2–3 часа в день, много времени уделяя при этом церемонии чаепития, приемам и проводам приятелей и друзей, а в ряде случаев и выполнению частых религиозных процедур. С гораздо большим рвением они, однако, занимались частной практикой в собственных клиниках и врачебных кабинетах. На наши сетования в отношении выполнения ими конкретных учебных заданий арабы с милой непосредственностью взрослых детей отвечали нередко так: «Букра», то есть «Завтра», а еще чаще «Байдбукра», то есть «Послезавтра», или «Малиш», то есть «Подождем, неважно». Это поведение наших подопечных внутренне нас возмущало, хотя внешне мы никогда не выходили из рамок принятого для иностранцев этикета. Не исключено, что в своих оценках обучаемых мы, «трудоголики», ошибались, не учитывая в достаточной степени особенностей национального характера южан арабов, их темперамента, анархической беспечности и миролюбия. Однако, несмотря на морально-психологические издержки во взаимоотношениях учителей и учеников, мы любой ценой добивались поставленной цели и в целом были довольны достигнутыми результатами.

К июлю 1963 г. срок действия нашего контракта истек, и мы отправились на родину. Наши гостеприимные хозяева расточали в наш адрес прямо-таки потоки благодарности за проделанную работу и сделали все, чтобы достойно проводить советских специалистов и их семьи. Отъезд протекал в атмосфере большого дружелюбия и повышенной любезности арабов, что оставило, несомненно, добрую память в наших сердцах.

Каждый из специалистов в качестве презента получил прекрасную перламутровую шкатулку, наручные часы фирмы «Омега», отрез парчи 5 метров. Все мы и наши семьи с приобретенным за рубежом «барахлом» были бесплатно отправлены морем на родину на комфортабельном туристическом лайнере «Латвия». В течение примерно 10 дней мы совершили очень живописный увлекательный путь от Латакии до Одессы, посетив Кипр, Ливан, Египет, Грецию, Турцию, Болгарию и Румынию. В каждой стране были остановки и экскурсии с познавательными целями. Когда мы проходили Средиземное, Ионическое, Мраморное, Эгейское и Черное моря, погода очень благоприятствовала нам. От всего этого вояжа мы получили огромное удовольствие, массу ярких незабываемых впечатлений, приобрели много новых друзей и знакомств. Все это навеки запечатлелось в наших умах и сердцах, наряду, конечно, с неугасаемой любовью к народу, природе и истории «страны пребывания» – прекрасной Сирии. Поистине знакомство с ней стало замечательной и очень содержательной страничкой в нашей быстротекущей жизни, чудесным мигом между её прошлым и будущим. Все виденное и пережитое нами, о чем поведал я, это реальность, скорее похожая на феерическую сказку, особенно дорогую теперь, во времена иных измерений и оценок наших действий, а также других творцов событий, которые руководствуются ныне иными критериями и принципами, чем их предшественники.

Но независимо от всего этого и существующих систем общественного устройства, исторические заслуги нашей любимой Alma mater – Российской Военно-Медицинской Академии в подготовке отечественных, национальных и интернациональных медицинских кадров, в содействии общему прогрессу на благо человечества во имя гуманизма и счастья людей разных национальностей будут вечными.

 

Р.А. Тарарин

1993 – 1995 гг.

Посещение президентом Сирии Назимом аль Кудси советского павильона на международной ярмарке в Дамаске,

13 сентября 1962 г. Р.А. Тарарин в светлом костюме. Из архива Р.А. Тарарина.